Записки ксенофоба

Меня тут в комментах назвали говно-писателем. Это верно. Но не от того, что пишу плохо, а потому, что пишу мало. Впрочем, никогда не поздно исправить свои пути. И даже когда поздно уже что-либо исправлять, всегда остается самое важное - осмыслить. Как признанный и прославленный говно-писатель скажу правду - графомана от писателя отличает исключительно хладнокровие и выдержка. Ну, и такая оптимистичная фенечка, как надежда на посмертное признание. Все вышесказанное никак не относится к мастерам художественного репоста, сетевым троллям и лидерам топов с сомнительной репутацией. Да и сложно было бы ожидать посмертного признания блогерам, ясно осознавая тот факт, что никто никогда не читает никакой блог глубже первой виртуальной страницы. Писать, по сути, означает либо бить мудаков по яйцам, либо пригревать замерзших на холоде сироток - и то, и другое делает всякую рефлексию заведомо обреченной на провал. Написал - хорошо, не написал - тоже хорошо. Имеющий мудрость равно осознает как тщетность всяких усилий, так и смертную греховность лени. И поэтому писательство становится осмысленным только и исключительно с точки зрения вкуса и стиля, больше ни по чему, поскольку лучше выглядеть плодовитым говно-писателем среди расслабленных умственно и физически умников, чем расслабленным сладким умником на фоне праздничного пира вурдалаков, играющих в городки человеческими костями.

Предыдущая серия коротких новелл-эпизодов Стопка майнкампфского самиздата, Я НЕ ПОНИМАЮ, В нашем доме поселился... и Бездна заглянула в окно складывается в небольшую новеллу под условным (но гениальным!) названием "Тридцать сантиметров национал-социализма".

Вот начало следующей части под названием "Железные двери":

Звонок разбудил меня, когда еще было темно. Незнакомый номер. Мой основной телефон-кпк в ремонте, поэтому я отвечаю и на незнакомые номера.

- Мы стоим тут перед дверью подъезда, не могли бы вы нам открыть...

- Кто это мы?

- Откройте, мы все объясним.

- Начинайте объяснять прямо сейчас.

- Вы обвиняетесь по уголовному делу.

- В чем я обвиняюсь?

- Я не могу вам это сейчас сказать.

- А дело какое?

- Не могу сказать.

- Не можете, не говорите, - отключаюсь, поворачиваюсь на другой бок, пытаясь сохранить остатки утреннего сна. Скоро мне уже и на работу пиздовать в ноябрьскую промозглую погодно-климатическую поебень. И мне сейчас явно не до разговоров неизвестно о чем неизвестно с кем. Пусть стоят там перед железными дверями и разговаривают друг с другом. А лучше пойдут купят пивка, если уж не спится в такую мерзопакостную рань, и поговорят о футболе. Или о бабах. Или молча покурят, хотя что-то подсказывает мне, что эти, новые, люди не курят в принципе, по убеждению, по генетике своей.

начал вот писать рассказ:

Она сказала:

- Мне нравятся мужчины с животиком. Терпеть не могу худых. А еще бывает хвастают квадратиками на прессе… Противно!

Он посмотрел на свой живот, тот заметно увеличился, стал вальяжнее и как будто с облегчением развалился в кресле возле камина.

- Вот у тебя хороший животик, - сказала она, - Самое то, что надо.

- Ну, не знаю, - сказал он, - Обычный.

Он нагло врал. На самом деле его живот появился ровно минуту назад. Он понятия не имел, как это получается, ничего специально он не делал, но почему-то всегда выглядел именно так, как хотели его видеть женщины. При этом живот у него сейчас был самый настоящий – плотненький, с толстым слоем жирка, упитанный и любовно взлелеянный тысячами жареных колбасок с пивом.

Его всегда удивляла четкая избирательность женщин по внешности партнера, кого ни спроси из них, все они точно знали, какой тип мужчины им нравится – по росту с точностью до пяти сантиметров, по весу – до пары килограммов, по возрасту - до 2-3 лет. Он как-то подумал, что, вполне возможно, в поле зрения любой женщины фертильного возраста есть силуэт «идеального партнера», как на лобовом стекле истребителя - перекрестие прицела, и они ведут ежесекундную, никогда не прекращающуюся охоту, отыскивая те экземпляры, которые точно впишутся в заданные рамки.

Он не находил этому факту никакого разумного объяснения. Ему самому нравились женщины самого разного телосложения и внешности, его привлекали блондинки с точно такой же силой, как брюнетки, ему нравились высокие худышки и полненькие девушки среднего роста. Ему нравились дюймовочки, элегантные дамы в теле, рыжии бестии, белокурые валькирии, угловатые девочки-подростки, пышногрудые матронны, стройняшки с повадками моделей из шоу-бизнеса, даже серые мышки, накопившие за годы добровольного одиночества и сознательного дефицита секса в любых его проявлениях огромный постельно-извращенный потенциал.

как считаете, стоит ли продолжать, м?

путинг приготовить несложно, но приходится прилагать массу ненужных усилий. основу рецепта составляет правильно откормленная и выдрессированная обычная домашняя мышь... продолжать, или и так все понятно?

мышь, обычно, берется заранее, за пару-тройку лет (десятилетий) и зим (децизимий) до начала приготовления блюда. вначале она специально дрессируется в беге по колесу белки, написанию отчетов о настроениях других мышей и банальному пизжению манной крупы из шкафа на кухне. может, и так все понятно? а-то я могу и продолжать!

важную роль в правильном приготовлении настоящего путинга играет разговорная немецкая речь - чем больше мышь понимает немецкие предложения, тем сильнее послевкусие от готового блюда. некоторым это послевкусие напоминает гламурную вонь портянок фронтовиков первой мировой, другим запах восковых свечек в деревенском храме, третьим - аромат дыма от сигарет Штирлица...

C чем у меня ассоциируется слово "любовь", доктор? Страх, ненависть, боль, измена, разлука и предательство... Продолжать? - Нет! Нет!

"Короче, передайте на станцию - у меня все нормально. В меня въебался орел, он у меня все крыло перепутал, я сел на запаску, блядь! Я сейчас сижу в лесу, у меня в параплане этот ебучий орел запутанный, вылезти не может. Щас буду с ним бодаться."

Меня спрашивают, откуда я беру свои сюжеты... Да вот отсюда и беру!

"Он бежит с моим парапланом по склону вниз!"

и да - жаль, что мы не слышим текста этого ебучего грифа...

пишу рассказ "мусор". вот начало:

"Он проснулся от того, что в комнате что-то изменилось. За окном юродствовал серенький ноябрьский рассвет. Некоторое время он лежал, пытаясь понять, что происходит. Потом посмотрел вниз и увидел, что из-под кровати высыпалась кучка мусора. Это было уже слишком. Он сам мыл пол два дня назад и точно знал, что никакого мусора под кроватью быть не может. Однако он там был. И его было достаточно много, чтобы расползтись по полу возле кровати. Обертки шоколадных конфет, которые он никогда не ел, потому что терпеть не мог шоколадные конфеты. Смятые упаковки презервативов, которыми он также никогда не пользовался, потому что резина убивает нежность. Очистки от апельсинов и других фруктов. Он не ел фрукты. Во всяком случае в чистом виде. Сдохшие батарейки и обглоданные куриные косточки. Скомканные листы с неразборчивыми каракулями. Пустые флаконы от женских духов. Обрывки, объедки, бычки, пепел, пепел, сор, пыль. Мусор."

Сидя в своем «бьюике» и слушая пьяненькую блондинистую шлюшку, я отчетливо вижу картину, как в тот секретный бордель приходит новый клиент в роговых очках с обычным портфелем. А в портфельчике том лежит пара «узи». И вместо традиционного душа перед случкой этот дяденька, запершись в публичной ванной, не торопясь раздевается догола, достает из портфеля свои машинки, пристегивает к ним магазины, прикручивает к каждому стволу глушитель, передергивает затворы и выходит из душа, обернутый по бедрам цветастым полотенце, с просветленным лицом, держа в каждой руке по пистолету-пулемету. Звонкая дробь отстрелянных гильз по паркету. Никто не успевает ничего понять. Толстожопые охранники валяются в лужах крови вперемежку с блядями с заебанными личиками и невезучими любителями сладострастных утех. Вповалку, вперемежку, кого где застала девятимиллиметровая пуля. Кровь и сперма, и купюры. Запах пороха перебивает вонь дешевого дезодоранта и сладковатую гниль смазки дешевых гондонов. После этого дяденька не торопясь идет обратно в ванную, тщательно и весело моется под душем, окутанный клубами пара. Потом вытирается насухо тем же цветастым полотенцем, кладет его в портфель вместе с оружием, одевается, аккуратно надевает роговые очки, включает на полную громкость музыку – что-нибудь пафосно-торжественное, вроде Вагнера или Нирваны – выходит из борделя и закрывает за собой дверь.